Неточные совпадения
Слезши с лошадей, дамы вошли к княгине; я был взволнован и поскакал в горы развеять мысли, толпившиеся в голове моей. Росистый вечер дышал упоительной прохладой. Луна подымалась из-за темных вершин. Каждый шаг моей некованой лошади глухо раздавался в молчании ущелий; у водопада я напоил коня, жадно вдохнул в себя раза два свежий воздух южной ночи и пустился в обратный путь. Я ехал через слободку. Огни начинали угасать в
окнах; часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались…
— Нервы! — повторит она иногда
с улыбкой, сквозь
слезы, едва пересиливая страх и выдерживая борьбу неокрепших нерв
с пробуждавшимися силами. Она встанет
с постели, выпьет стакан воды, откроет
окно, помашет себе в лицо платком и отрезвится от грезы наяву и во сне.
Осторожно вынув раму, дед понес ее вон, бабушка распахнула
окно — в саду кричал скворец, чирикали воробьи; пьяный запах оттаявшей земли налился в комнату, синеватые изразцы печи сконфуженно побелели, смотреть на них стало холодно. Я
слез на пол
с постели.
У закостеневшего на заводской работе Овсянникова была всего единственная слабость, именно эти золотые часы. Если кто хотел найти доступ в его канцелярское сердце, стоило только завести речь об его часах и
с большею или меньшею ловкостью похвалить их. Эту слабость многие знали и пользовались ею самым бессовестным образом. На именинах, когда Овсянников выпивал лишнюю рюмку, он бросал их за
окно, чтобы доказать прочность. То же самое проделал он и теперь, и Нюрочка хохотала до
слез, как сумасшедшая.
Тихо, без всякого движения сидела на постели монахиня, устремив полные благоговейных
слез глаза на озаренное лампадой распятие, молча смотрели на нее девушки. Всенощная кончилась, под
окном послышались шаги и голос игуменьи, возвращавшейся
с матерью Манефой. Сестра Феоктиста быстро встала, надела свою шапку
с покрывалом и, поцеловав обеих девиц, быстро скользнула за двери игуменьиной кельи.
Евгения Петровна
с полными
слез глазами отошла к
окну и ничего не отвечала.
Тогда запирались наглухо двери и
окна дома, и двое суток кряду шла кошмарная, скучная, дикая,
с выкриками и
слезами,
с надругательством над женским телом, русская оргия, устраивались райские ночи, во время которых уродливо кривлялись под музыку нагишом пьяные, кривоногие, волосатые, брюхатые мужчины и женщины
с дряблыми, желтыми, обвисшими, жидкими телами, пили и жрали, как свиньи, в кроватях и на полу, среди душной, проспиртованной атмосферы, загаженной человеческим дыханием и испарениями нечистой кожи.
Девочки, в особенности Катенька,
с радостными, восторженными лицами смотрят в
окно на стройную фигуру садящегося в экипаж Володи, папа говорит: «Дай бог, дай бог», — а бабушка, тоже притащившаяся к
окну, со
слезами на глазах, крестит Володю до тех пор, пока фаэтон не скрывается за углом переулка, и шепчет что-то.
И на другой день часу в десятом он был уже в вокзале железной дороги и в ожидании звонка сидел на диване; но и посреди великолепной залы, в которой ходила, хлопотала, смеялась и говорила оживленная толпа, в воображении его неотвязчиво рисовался маленький домик,
с оклеенною гостиной, и в ней скучающий старик, в очках, в демикотоновом сюртуке, а у
окна угрюмый, но добродушный капитан,
с своей трубочкой, и, наконец, она
с выражением отчаяния и тоски в опухнувших от
слез глазах.
В это время под
окном, к крыльцу, подскакал ординарец офицер
с казаком и
слез с лошади.
Изо всех
окон свесились вниз милые девичьи головы, женские фигуры в летних ярких ситцевых одеждах. Мальчишки шныряют вокруг оркестра, чуть не влезая замурзанными мордочками в оглушительно рявкающий огромный геликон и разевающие рты перед ухающим барабаном. Все военные, попадающие на пути, становятся во фронт и делают честь знамени. Старый, седой отставной генерал,
с георгиевскими петлицами, стоя, провожает батальон глазами. В его лице ласковое умиление, и по щекам текут
слезы.
Капендюхин
слез с полатей, поглядел в
окно.
Старик проснулся еще
с третьими петухами и, увидав в замерзшем
окне яркий свет месяца,
слез с печи, обулся, надел шубу, шапку и пошел на гумно.
Иногда она сносила в комнату все свои наряды и долго примеряла их, лениво одеваясь в голубое, розовое или алое, а потом снова садилась у
окна, и по смуглым щекам незаметно, не изменяя задумчивого выражения доброго лица, катились крупные
слёзы. Матвей спал рядом
с комнатою отца и часто сквозь сон слышал, что мачеха плачет по ночам. Ему было жалко женщину; однажды он спросил её...
Девица Перепелицына нашла забытые им очки, в футляре, и находка произвела необыкновенный эффект: генеральша бросилась на них
с воплями и
слезами и, не выпуская их из рук, снова припала к
окну смотреть на дорогу.
Она говорила, рыдая и взвизгивая, окруженная толпой своих приживалок и мосек, что скорее будет есть сухой хлеб и, уж разумеется, «запивать его своими
слезами», что скорее пойдет
с палочкой выпрашивать себе подаяние под
окнами, чем склонится на просьбу «непокорного» переехать к нему в Степанчиково, и что нога ее никогда-никогда не будет в доме его!
Не обратив на нее внимания, а также и на тетушку Анну, которая
слезала с печи, Гришка подошел к столу, сел на скамье подле
окна и, уперев на стол локти, опустил голову в ладони.
Уже
с первых минут стало ясно, что дочь уступит матери в легкости и силе, — Нунча бежала так свободно и красиво, точно сама земля несла ее, как мать ребенка, — люди стали бросать из
окон и
с тротуаров цветы под ноги ей и рукоплескали, одобряя ее криками; в два конца она опередила дочь на четыре минуты
с лишком, и Нина, разбитая, обиженная неудачей, в
слезах и задыхаясь, упала на ступени паперти, — не могла уже бежать третий раз.
Долинский взял саквояж в одну руку и подал Даше другую. Они вышли вместе, а Анна Михайловна пошла за ними. У барьера ее не пустили, и она остановилась против вагона, в который вошли Долинский
с Дорой. Усевшись, они выглянули в
окно. Анна Михайловна стояла прямо перед
окном в двух шагах. Их разделял барьер и узенький проход. В глазах Анны Михайловны еще дрожали
слезы, но она была покойнее, как часто успокаиваются люди в самую последнюю минуту разлуки.
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная, не спала: все, бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме как для балов, никто и не хаживал. Выйдет, бывало, туда таково страшно, без свечи, и все ходит, или сядет у
окна, в которое
с улицы фонарь светит, да на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз
слезы текут. — Надо полагать, что она до самых последних минут колебалась, но потом преданность ее взяла верх над сердцем, и она переломила себя и
с той поры словно от княжны оторвалась.
— Постой-ка! — продолжал мальчик,
слезая с полатей, — я погляжу в
окно… Ну как же, бабушка? на улице светлехонько… Вон и старостин колодезь видно.
С грустью на лице прошелся он несколько раз взад и вперед по комнате, сел на кресло перед
окном, подперся рукою;
слеза тихо выступила на его ресницы…
Она
слезла и подошла к
окну; отворила его: ночной ветер пахнул ей на открытую потную грудь, и она,
с досадой высунув голову на улицу, повторила свои вопросы; в самом деле, буланая лошадь в хомуте и шлее стояла у ворот и возле нее человек, незнакомый ей, но
с виду не старый и не крестьянин.
Свечи при пасмурном, лучше сказать — больном дне, как-то были странно неприятны; темные притворы были печальны; продолговатые
окна с круглыми стеклами обливались дождливыми
слезами.
Подойдя ближе к
окну, я увидал Капитолину. Наклонившись вниз, упираясь руками в панель, она старалась заглянуть внутрь пекарни, и ее растрепанные волосы рассыпались по плечам и груди. Беленький платок был сбит в сторону, грудь лифа разорвана. Капитолина была пьяна и качалась из стороны в сторону, икая, ругаясь, истерично взвизгивая, дрожащая, растрепанная,
с красным, пьяным, облитым
слезами лицом…
Николай, который не спал всю ночь,
слез с печи. Он достал из зеленого сундучка свой фрак, надел его и, подойдя к
окну, погладил рукава, подержался за фалдочки — и улыбнулся. Потом осторожно снял фрак, спрятал в сундук и опять лег.
Там юный монах —
с бледным лицом,
с томным взором — смотрит в поле сквозь решетку
окна, видит веселых птичек, свободно плавающих в море воздуха, видит — и проливает горькие
слезы из глаз своих.
Бородкин. Вы не думайте, Селиверст Потапыч, чтобы я польстился на деньги, или там на приданое, ничего этого нет; мне что приданое, бог
с ним, потому у меня и своего довольно; а как собственно я оченно влюблен в Авдотью Максимовну. Стараюсь об ней, примерно, не думать — никак невозможно, потому это сверх моих чувств. Поверите ли, Селиверст Потапыч, сядешь это вечером дома к
окну, возьмешь гитару собственно как для увеселения себя, — такая найдет на тебя тоска, что даже до
слез.
Все пришло в движение: учитель стремглав бросился из дверей, чтоб встретить его внизу, у крыльца; гости встали
с мест своих, и даже Алеша на минуту забыл о своей курочке и подошел к
окну, чтоб посмотреть, как рыцарь будет
слезать с ретивого коня. Но ему не удалось увидеть его, ибо он успел уже войти в дом. У крыльца же вместо ретивого коня стояли обыкновенные извозчичьи сани. Алеша очень этому удивился! «Если бы я был рыцарь, — подумал он, — то никогда бы не ездил на извозчике, а всегда верхом!»
С сосущим чувством: обману-ул! — стою, упершись лбом в первый низкий квадрат
окна, жгу себе глаза удерживаемыми
слезами, и опустив, наконец, глаза, чтобы отпустить, наконец,
слезы… — на ватном дне
окна, между двумя рамами, в зеленоватом стекле, как в спирту! — целая россыпь крохотных серых скачущих, страшно-веселых, вербных,
с рожками-с-ножками, все
окно превративших в вербную чертикову бутыль.
Князь приподнялся, обнял Иону и поцеловал его в мокрую щеку. Иона, заливаясь
слезами, закрестился на шкафы
с книгами, на Александра I, на
окно, где на самом донышке таял закат.
Только половина светлицы была видна ему. На месте Настиной кровати стоит крытый белой скатертью стол, а на нем в золотых окладах иконы
с зажженными перед ними свечами и лампадами. На
окне любимые цветочки Настины, возле пяльцы
с неконченной работой… О! у этих самых пялец, на этом самом месте стоял он когда-то робкий и несмелый, а она, закрыв глаза передником, плакала сладкими
слезами первой любви… На этом самом месте впервые она поцеловала его. Тоскливо заныло сердце у Алексея.
Филетер Иванович постоял, отворотясь, у
окна и,
с большими хитростями стянув на усы
слезу, быстрым движением обтер рукавом щеку и, оборотясь к жене, проговорил мягким, сострадательным голосом...
Красотою ее, хотя и довольно стереотипною, по беспредельной кротости выражения, можно было любоваться только случайно, когда она, глядя в
окно, смаргивала
с глаз набегавшие на них
слезы или когда из-за оконной ширмы видно было ее вздрагивающее плечо.
Я быстро оделась, еле сдерживая накипавшие в груди
слезы, и пошла искать Нину. Она стояла у
окна в коридоре
с тем же сердито-нахмуренным лицом.
Вот какая-то деревушка, ни одного огонька в ней. Опять лес, поле, опять сбились
с дороги и кучер
слезал с козел и танцевал. Тройка понесла по темной аллее, понесла быстро, и горячая пристяжная била по передку саней. Здесь деревья шумели гулко, страшно, и не было видно ни зги, точно неслись куда-то в пропасть, и вдруг — ударил в глаза яркий свет подъезда и
окон, раздался добродушный, заливчатый лай, голоса… Приехали.
Небольшой домик был разделен на две половины; заднюю занимали жильцы, а в передней
с пятью
окнами, выходящими на улицу и украшенными зелеными ставнями, краска
с которых почти
слезла, жили сами хозяева.
Ночью, когда мое дитя, мое ненаглядное сокровище, спало, — облобызав ее
с ног до головы, облив ее
слезами, я схватила ее
с люлькою, бросилась бежать из табора и, как сказано мне было, подкинула ее в люльке,
с письмецом, в цветник, под
окна княжеские.
В день отъезда Гиршфельда
с горькими
слезами явился на кухне Степан, избитый князем под
окном комнаты княжны Маргариты Дмитриевны.
Не зная, что подумать об этом грустном явлении, Антон постоял несколько минут на крыльце; но, видя, что
окно вновь не отодвигается, и боясь нескромных свидетелей, вошел к себе. «Анастасия печальна, проводит ночи в
слезах», — думал он и, вспоминая все знаки ее участия к нему, иноземцу, ненавистному для отца ее,
с грустным и вместе сладким чувством,
с гордостию и любовию относил к себе и нынешнее явление. Он заснул, когда солнце было уж высоко, но и во сне не покидал его образ Анастасии.
Въехав в деревню, он
слез с лошади и пошел к первому дому
с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что-нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к
окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.